– Вот как? Неужели? – Ей почудилось, что в голосе Бернара промелькнула тень зловещей насмешки. Он сделал паузу, после чего неожиданно переменил тон: – Ладно, что теперь говорить. Иди с мадам Рампон. Тебе нужно поспать. И мне тоже пора.

У него был болезненно-потерянный вид человека, стоящего под небом, на котором погасла его единственная звезда.

– Бернар! – Слова застревали у нее в горле. – Постой! Я не смею молить о прощении, но ты не можешь так уйти!

Она говорила срывающимся голосом, печально и тихо; ее лицо выступало из мрака жалким бледным пятном.

Но он не расслышал или притворился, что не слышит, и не обернулся на ее зов.

* * *

Назавтра Элиана поднялась с постели, едва занялась заря. По окнам скользили полосы света, а доносившиеся с берега всплески волн напоминали чьи-то затаенные вздохи.

Было ветрено и сыро, небо заволокло мутно-серой пеленой, и в ней словно бы кто-то проделал маленькое круглое отверстие, в которое лился тускло-серебристый свет.

В помещение вошла мадам Рампон, словоохотливая генеральша, с накладными буклями, обрамлявшими широкое, будто бы вылепленное из теста лицо.

– Вы уже встали, милая? Впрочем, это кстати, там к вам пришли.

Элиана поспешно оделась и открыла дверь. Перед нею стоял незнакомый офицер, кажется, в чине поручика. Он поклонился и щелкнул каблуками.

– Мадам Флери? Здравствуйте. Я с поручением. Ваш муж желает с вами поговорить.

– Где он? – взволнованно спросила она.

– Здесь неподалеку, в крепости. Идемте, я вас провожу. Они шли по берегу, и Элиана смотрела на кипящее море, волны которого выбегали из гущи тумана, скрывавшего горизонт, а вблизи рассыпались на тысячи брызг. Казалось, они рвутся на неровные лоскутки, точно тонкое кружево, а после выплескиваются на серо-желтый песок и волокут обратно, в глубину вод, бурые водоросли, гальку и полумертвые береговые травы, испуганно жавшиеся к мокрым камням.

То, что носило название крепости, представляло собой огромное и довольно бесформенное строение из холодного, серого камня с забранными решеткой узкими окнами.

– Входите, мадам, – сказал дежурный офицер, приоткрыв грохочущую железную дверь. – У вас есть полчаса.

Элиана вошла в ненатопленное помещение и немного постояла, привыкая к темноте. Комната была разделена на две части толстой решеткой; женщина почувствовала, как в глубине мрака что-то шевельнулось, и в следующую минуту увидела показавшееся за стальными прутьями лицо Бернара.

Внезапно кровь прилила к голове и застучала в висках, а перед глазами заплясали разноцветные огни. Элиана слегка пошатнулась, но все же заставила себя подойти поближе.

Она боялась взглянуть на Бернара, мучимая воспоминаниями о непоколебимой уверенности, прозвучавшей в его голосе во время их последнего разговора, и о твердости, когда он решительно отстранил ее от себя.

Тем не менее женщина подняла глаза и увидела его похолодевшее лицо и взгляд, полный даже не страдания, а чего-то более сложного, – Элиане показалось, будто она смотрит в колодец, который осушили до дна.

– Я пришла, – прошептала она. – Ты посылал за мной?

– Да, – его голос звучал резко и деловито, – я должен кое-что сказать тебе перед тем, как ты уедешь. Кстати, как ты себя чувствуешь? Ты хорошо устроилась?

– Спасибо, мне лучше. Меня поселили в маленькой комнате в доме, где живет мадам Рампон. Эта женщина очень добра. А ты? Что тебя ждет?

Бернар увидел, что ее лицо выглядит совсем белым, глаза же, напротив, казались такими черными, что в них терялись зрачки.

Элиана была совершенно раздавлена случившимся и говорила с глухой тоскою, без нотки надежды.

– Не думаю, что мне грозит серьезное наказание. Вопреки всему, мои действия привели к положительным результатам. Отсижу несколько суток под арестом, и больше ничего. Но тебе не стоит ждать, когда меня освободят, – прибавил он. – Отправляйся домой.

Элиана не ответила, и Бернар продолжил все тем же сухим тоном:

– Я написал прошение на имя начальника военной школы. Надеюсь, Ролана зачислят без каких-либо осложнений. Ты отвезешь его туда сразу же, как вернешься в Париж.

– Но может быть…

– Мы не станем это обсуждать! – решительно оборвал он. – Нужно подумать о будущем мальчика. Поскольку волею судьбы я вынужден жить вдали от дома, будет лучше, если хотя бы один ребенок получит воспитание в государственном учреждении. Тебе вполне хватит забот о младших детях.

– Хорошо, – ответила Элиана, – я сделаю так, как ты хочешь.

Наступила пауза. Потом Бернар коротко произнес:

– Теперь иди.

Минуту или больше женщина смотрела ему в глаза, она принудила себя сделать это, и страшнее всего было то, что он выдержал ее взгляд.

– Бернар, – с трудом начала Элиана, – пожалуйста, скажи мне все, что думаешь. Ты вправе быть со мною суровым, но прошу, не держись так отчужденно! Я… я этого не вынесу!

– Для мужчины порой столь же важно сдержать свои чувства, как для женщины – их сохранить.

Это было сказано жестко и оглушило ее, как пощечина. Элиана опустила голову.

– Возможно, теперь ты захочешь оставить меня…

Она сама не знала, зачем произносит эти пустые слова, ведь ей было совершенно ясно, что он ответит.

– Я никогда не смогу тебя оставить, – нетерпеливо произнес Бернар. – У нас есть дети, и мы связаны клятвой.

– Но я ее нарушила!

Бернар поморщился. Женщина заметила, что его пальцы вцепились в прутья решетки. Но взгляд ее темных глаз оставался отчужденно-спокойным.

– Пожалуйста, Элиана, я не хочу об этом говорить. Знаешь, когда человеку внезапно наносят рану, он зачастую испытывает меньшую боль, чем при попытке вытащить кинжал.

– Бернар! – Ее голос срывался от отчаяния, но взор неожиданно стал решительным и твердым. – Я давно поняла: от чужих людей можно стерпеть что угодно, но если тебя осуждает, унижает, обливает холодом презрения близкий человек, – это бывает невыносимо! Я не уйду, пока мы не поговорим обо всем, что случилось, как бы тебе ни было тяжело! Умоляю, не мучай меня! Не знаю, что станет со мной, если я не сумею проникнуть за эту стену, которую ты сейчас воздвигаешь между нами!

Она вся дрожала. Бернар заметил, что с ее ресниц срываются крупные слезы.

– Не плачь, – сказал он, и Элиане показалось, будто что-то в его душе приоткрылось навстречу ее порыву. – Мне, и правда, очень больно.

– Потому что я тебе изменила? Принадлежала другому? – тихо спросила она.

Бернар медленно покачал головой.

– Нет. Когда я узнал, что ты переступила через данное мне слово, через… через то, что ты чувствовала ко мне, ради человека, который, по-видимому, единственный истинно дорог тебе, понял главное: все это время я владел лишь телом, оболочкой, тогда как жемчужина – твое сердце – принадлежала другому. Я же знаю: можно ценить, уважать, быть благодарным, а можно… просто любить. И тогда ничего кроме этого не имеет значения.